Музей, посвящённый русской эмиграции начала ХХ века, спрятался внутри Дома русского зарубежья на Таганке.

Создаваемый в течение 25 лет, он был открыт в мае 2019 года. В основе коллек­ции — артефакты, пода­ренные самими эмигрантами или их потомками. Разделы экспозиции прослеживают весь путь, который пришлось пройти русской эмигра­ции: от почти библейского «Исхо­да» до «Снов о России» и мыслей «О грядущей России». Представлено всё — образование, наука, воинст­во, Церковь... и личное, конечно. Всё смешалось, как в жизни — факты, от­рывки воспоминаний, личные исто­рии, ветхие, подчас почти истлев­шие документы и, как осколки той, прошлой, жизни — отдельные вещи, уцелевшие в перипетиях, выпавших на долю их владельцев и бережно со­хранённые несмотря ни на что.

Создатели музея проделали колос­сальную работу: гигантский массив материалов, в полной мере раскры­вающих эпоху эмиграции, не толь­ко собран и систематизирован, но и расположен в экспозиции так, чтобы мог быть легко и — что важно — эмо­ционально воспринят зрителем — деликатно и дозированно. Экспо­зиционеры не вываливают его на посетителя целиком, каждый может выбирать для себя любую его часть исходя из своих интересов. Личные истории органично вплетаются в историческую канву нескольких по­колений людей с разными судьба­ми — кому‑то было суждено вернуть­ся на Родину, а для кого‑то Россия так и осталась призрачной мечтой.

У входа в экспозицию — карта‑схе­ма, обозначающая контуры «исхо­дов» из Европейской части России, точно такая же — в противополож­ном крыле, она посвящена событиям в Сибири и на Дальнем Востоке. Это ещё один неочевидный экспозици­онный ход, заставляющий задумы­ваться над смыслами: вот — Европа, вот — Дальний Восток, а между ни­ми — Россия с её историей, судьбами и катаклизмами.

Пронзительные свидетельст­ва Первой мировой войны и кадры документальной хроники в разделе «Исход» погружают в тра­гическую атмосферу крушения госу­дарства. Отдельная витрина посвя­щена антибольшевистской стороне войны — Белому движению, ставив­шему свой целью сохранить единую и неделимую Россию. Это означало: восстановить границы России в до­военных очертаниях, довести войну до победного конца; и конечно, неотъемлемой частью этого плана бы­ло свержение власти большевиков, которые воспринимались пособни­ками немецкой армии. Белое движе­ние по праву считало себя наследни­ком царской армии, поэтому в музее в большом количестве представле­ны погоны, наглядно развенчиваю­щие насаждавшийся большевика­ми образ офицера царской армии как «золотопогонника»: здесь можно увидеть погон генерал‑лейтенанта с вышитыми звёздочками из куска шинели, на другом погоне, штабс‑ка­питана, вместо звёздочек — канце­лярские кнопки. Не до красоты им было — надо было Родину спасать. Рядом — ладанки, иконы, письма.

Особенно пронзительно на этом фоне звучит детская тема. По сосед­ству в витрине — вывезенный в эмиграцию мишка Тедди, получивший своё имя по неофициальному про­звищу тогдашнего президента США Рузвельта, а также чепчик и рубаш­ка, в которых крестились два поколе­ния семьи Рубцовых, дальних родст­венников П. А. Столыпина. Здесь же письмо, которое полковник В. Н. Зве­гинцов написал 17 февраля 1920 года своему шестилетнему сыну — на ти­повом бланке с литографской кар­тинкой, изображающей военные действия. Письмо заканчивается на­деждой, что война подходит к концу. Скоро всё закончится, и вы приеде­те к своему папе — и ты, и мама, и няня, и всё будет хорошо... — пишет отец сыну. В действительности оба они, отец и сын, благополучно пере­жили эвакуацию, какое‑то время жи­ли в Югославии, затем переехали во Францию. Много лет спустя мальчик, которому было адресовано письмо, Владимир Звегинцов, станет извест ным военным историком. Главный труд его жизни — увесистый каталог «Знамёна и штандарты русской ар­мии», который он готовил к изданию почти 50 лет, — вышел в издательст­ве «Русский путь» в 2008 году.

И, конечно, множество чемода­нов — как символ переезда и микро­вселенных, которые отъезжающие увозили с собой. Чемоданы стоят, будто на вокзале, сгрудившись и още­рившись металлическими клёпками и замками. Инсталляции из них не только выполняют функцию настро­енческих объектов, но и служат свое­образными витринами: на них раз­мещены эмоциональные цитаты из дневников отъезжающих, а кое‑где в маленьких окошках за стеклом с подсветкой можно увидеть фото из семейного альбома или хрустальную подвеску люстры из Зимнего дворца, согласно легенде, отколовшуюся при выстреле «Авроры» по дворцу.

В составе экспозиции есть и имен­ные коллекции: библиотека гене­рал‑лейтенанта барона А. П. Будбер­га (1869 – 1945) и коллекция инженера, историка русской авиации В. М. То­мича (1914 – 2013), включающая аль­бом с фотографиями авиаторов и ряд артефактов, связанных с исто­рий авиации в царской России. Ещё в коллекции — удостоверение пило­та номер один, выданное первому во­енному лётчику России — А. Н. Сре­динскому — в аэроклубе Гатчины в 1910 году, и рисунки, которые изо­бражают солдат и офицеров пол­ков, вступавших в Париж в 1814 году, выполненные в середине XIX века пером и разноцветной тушью, как считал владелец, «неизвестным ху­дожником». Однако после передачи коллекции в Москву была проведена экспертиза, установившая, что авто­ром рисунков был не кто иной, как император Александр II (1818 – 1881), в то время цесаревич Александр Ни­колаевич, учителем которого был Карл Брюллов.

Ещё одна трогательная исто­рия — представленный в дальнем углу раздела музей Сумского гусар­ского полка, воспроизводящий ан­тураж парижской квартиры, свое­образный музей в музее. Полковые музеи были распространённой тра­дицией русского зарубежья. Сумской гусарский полк — один из старей­ших, его история восходит к эпохе Петра I — принял участие в войне в рядах армии Деникина, был эвакуи­рован из Крыма осенью 1920 года. Не желая терять друг друга на чужбине, однополчане решили объединиться вокруг общего дела — создать в Па­риже музей. Автором идеи был пол­ковник Н. Никольский (1873 – 1957). В 1930‑е годы начали собирать коллек­цию — у кого что уцелело. Начавшая война прервала работу, к музею вер­нулись лишь в 1950‑е годы, но он так и не был открыт — многие из иници­аторов его создания к тому времени ушли из жизни. Коллекция попала в музей Дома русского зарубежья слу­чайно, в составе другого полкового собрания из Сан‑Франциско. И тогда сотрудники решили довести идею до конца — создать музей полка в соста­ве основной экспозиции. Лучшая па­мять о тех, кто ушёл.

Один из экспонатов музея Сумско­го гусарского полка — фигурки оло­вянных солдатиков, выполненные Львом Александровичем Майдано­вичем (1899 – 1984). Бывший морской офицер, он в эмиграции открыл свой бизнес и делал такие коллекции по заказу разных полковых собраний. После смерти Сталина в 1955 году Майданович вернулся на родину, жил в Загорске и работал на фабрике детских игрушек. Удивительно, но его миновали волны репрессий, про­катившиеся по стране.

Вообще, музей интересен не толь­ко содержательной частью и такими обнаруживаемыми в процессе погру­жения связями, но и тем, что здесь, как, пожалуй, нигде, очень разумно использован весь спектр современ­ных экспозиционных возможностей. Множество мультимедиа‑экранов, настолько наполненных информа­цией, что возле каждого можно сто­ять подолгу; скрытые выдвижные ви­трины, активно использующиеся в последние годы в музеях для экспо­нирования графики, здесь подсвечи­ваются при открывании; многочис­ленные наушники, в которых можно услышать рассказы живых людей о том, как всё было... А во втором зале видео с рассказами очевидцев можно не просто вывести на большой экран, но и сделать это одновременно с дру­гими зрителями. Мультимедиа‑киоски стоят напротив большого сфе­рического экрана с изображением Земли. И в этом тоже заложен глубо­кий смысл: каждый человек — часть большой Вселенной, где множество жизней протекает параллельно, и в то же время это образ соборности большой страны, где люди объеди­няются одной идеей.

Всё пространство залов раскрое­но не привычными геометрически­ми залами, а произвольно. Образные инсталляции чередуются в нём с не­ожиданными открытиями. Ничего не ждёшь, и вдруг обнаруживается нечто важное: в узком углу, куда, ка­жется, невозможно поставить полно­ценную витрину, — важнейший для любого переселенца документ: удо­стоверение «гражданина мира», или лица без гражданства, вошедшее в историю по имени автора идеи как нансеновский паспорт, а в пролете над лестницей — будто звучащим ко­локолом — вдруг старинная фелонь, принадлежавшая когда‑то настояте­лю храма Святого Иоанна Воина в Мёдоне (Франция) прот. Андрею Сер­геенко (1902 – 1973).

И, конечно, звук и свет. Свет, кото­рый где‑то просто высвечивает глав­ное, где‑то вспыхивает, как бы при­глашая: посмотрите сюда, а где‑то и вовсе непонятно почему то гаснет, то вновь появляется, символизируя проблески надежды «смутного вре­мени». Звук появляется в экспози­ции вместе с посетителем. Где‑то ты невольно попадаешь в невидимый звуковой поток с мелодиями тех лет — и надписи на чемоданах будто оживают голосами, рассказывающи­ми, что происходило в порту при от­правке, как сложно было достать че­модан и как все надеялись, что скоро вернутся. Где‑то поставленные ря­дом стулья приглашают сесть и по­слушать, что льётся из динамиков, причём над каждым стулом — своя история. По мере продвижения по экспозиции голоса сливаются, прев­ращаясь в не очень навязчивую како­фонию, в которой ты уже не можешь разобрать смысла. Всё это начина­ет давить, хочется тишины и — на свободу. Может быть, это ещё один (психологический?) эффект, подчёр­кивающий драматизм истории, раз­ворачивающейся на наших глазах: когда много драмы — тяжело.

Вот так посетитель этого музея мо­жет пропустить через себя целую эпо­ху, вынести на кончиках пальцев ед­ва уловимое чувство сопричастности истории.

Лариса Плетникова