Статья посвящена религиозной культуре XVIII века. В её центре — история отставного стрельца Прокопия Лупкина, который считается одним из первым учителей христовщины в Москве. Фигура Прокопия Лупкина предстаёт как пример неконфессионального благочестия петровской эпохи.

В фокусе настоящей статьи на­ходится история отставного стрельца Прокопия Лупкина (умершего в 1732 году), который считается одним из первым учителей христовщины в Москве. Его историю, на мой взгляд, можно рассматривать как пример неконфессионального благочестия петровской эпохи. Говоря о неконфессиональном благочестии, я не имею в виду, что Лупкин не был церковным человеком, но, напротив, показываю, что принятие христовщи­ны,как учения до начала следствен­ных процессов 1733 – 1739 годов могло не означать разрыва с православи­ем. Историей Прокопия Лупкина мне хотелось бы проиллюстрировать те­зис А. С. Лаврова о размытой границе религиозных групп в первой трети XѴIII века, а также показать, в каких формах проявлялось благочестие по­садского человека в Москве XѴIII века.

Отставной стрелец Прокопий Лупкин

Прокопий Данилович Лупкин был от­ставным стрельцом полка Бенедикта Батурина, уволенным со службы по причине «падучей болезни», эпилеп­сии. В Москву он приехал не раньше 1713 года и только в 1717 году нашел постоянное пристанище «на Москве, в Нижних Садовниках, у крестьянина бо­ярина Бориса Петровича Шереметева на постоинном дворе», где «промыш­лял лошадьми».

Прокопий Лупкин был участником двух Азовских походов, прожил в Азо­ве два года, а после царского указа о роспуске гарнизона записался в Ниж­ний Новгород, откуда и переехал в Мо­скву. В документах он фигурирует как «отставной стрелец», «посацкий чело­век», «купецкий человек» и даже как бывший «квартирмейстер» (то есть во­енный, ответственный за расселение полка по квартирам и получавший средства на их питание). Он торговал в Москве в масляной лавке, а на ежегод­ных ярмарках продавал холсты.

Несколько лет, начиная с 1715 года, Прокопий Лупкин ежегодно посещал Онуфриевкую ярмарку, которая устра­ивалась в июне в Александровской пустыне Онуфриевского монасты­ря и по значимости, вероятно, могла быть сопоставлена со знаменитой Ма­карьевской ярмаркой. Известно, что на ярмарке Лупкин проповедовал ас­кетическое учение «Христовой веры» (христовщины), которое представля­ло собой проповедь жизни по запо­ведям и вообще монастырского обра­за жизни как в монастыре, так и в миру (что стало наиболее актуально после закрытия ряда монастырей в 1764 году). Вот как рассказывает об этом Иван Ильин, ярославский кре­стьянин, рождённый в 1663 году (его родители, стало быть, были свидете­лями никоновских реформ):

«В день Ануфрия Великого был он, Иван, в Ярославском уезде в Черемож­ском стану Анофриева монастыря во Александровской пустыни на торгу, для продажи плужного железа, и в то время на том торгу случаем был для продажи холста московской житель посацкой человек Прокофеи Данилов сын Лупкин, которой близ его шалаша имел разговор Ярославского уезду во­тчины Симонова монастыря деревни Данил [ь] цовой с крестьянином Ники­тою Никитиным и учил его, чтоб он, Никита, вина и пива не пил, матерно не бранился, и те его, Лупкина, слова ему, Ивану, показались к пользе, тогда и он, Иван, подошел к нему, Лупкину, по­ближе и говорил тому Лупкину, что и он, Иван, желает от него всякого себе добра, и в то ж число Лупкин учил его, Ивана, чтоб он вина и пива не пил же, и матерно не бранился, и имел чисто­ту, и с женою своею не совокуплялся, и творил молитву „Господи, Иисусе Хри­сте, Сыне Божии, помилуй нас“ (по до­раскольному варианту. — К. С.), и еже­ли‑де он, Иван, его, Лупкина, станет слушать, то б с ним, Лупкиным, знался и на те его слова он, Иван, сказал ему, Лупкину, что слушать его он будет и знатца с ним станется».

Никита Сахарников Младший (ро­дившийся в 1683 году) также рассказал, что «Лупкин учил его, чтоб он крест на себе изображал двуперстным сложе­нием, молитву творил „Господи, Иису­се Христе, Сыне Божии, помилуй нас,“ вина б и пива не пил, по свадьбам не хо­дил и не женился, и блудного греха не творил, и имел чистоту телесную».

После смерти Лупкина его жена Акулина Ивановна была пострижена в московском Ивановском монастыре с именем Анны. Сын его Спиридон так­же стал монахом, а позднее — иеро­дьяконом московского Симонова мо­настыря Серафимом.

Следования аскетическим требо­ваниям, о которых говорит Лупкин, предлагалось закрепить клятвой о не­разглашении тайн учения. Давшие та­кую клятву допускались на собрания (собор) единомышленников, во время которых читали Евангелие «по гла­сам» (вероятно, имеется в виду еван­гельская погласица. — К. С.), пели ду­ховные стихи и церковные молитвы, пророчествовали и били себя в грудь кулаками, верёвками или палками «ради труда».

Но важно другое: независимо от то­го, соглашались ли люди участвовать в нецерковной практике, многие от­носились к аскетическому учению, о котором говорил Лупкин, с почтени­ем. Например, игумен Учемского мо­настыря Варлаам (Самсонов) говорил на допросе, что, отказываясь от прак­тики христовщины, учение её он всё же «поставляет за истинное».  

Милосердие и сострадание

Прислушивались к словам Лупкина не только во время Онуфриевской яр­марки, где происходил обмен опытом, духовными стихами и религиозными учениями, но и в Москве. В городе Лупкина считали человеком щедрым и милостивым. Об этом свидетельст­вует, в частности, рассказ монаха Бо­гоявленской пустыни, что на Учме, Иосафа Михаилова, родившегося в 1696 году и по обету для исцеления от «ножной болезни» постриженного в Учемском монастыре:

«Зимою [Учемского] монастыря игу­мен Гедеон послал его, Иоасафа, с мо­нахом того монастыря Макарием в Москву для сбирания в церковное стро­ение денег, и оный Иоасаф со оным монахом в Москву пришёл и <...> с по­казанным монахом Макарием ходили они к обедне в церковь Николая Чудот­ворца, что за Яузою, на Болвановке, и в той церкви случилось быть той же церкви прихожанину и купецкому чело­веку Прокофею Лупкину, про которого тоя ж Николаевскои богодельни ни­щая Анна Григорьева сказала, что он, Лупкин, человек милостивой, и они‑де тогда, из церкви пошед за ним, проси­ли милостыни, также и вкладу во оной монастырь, и он‑де, Лупкин, взял их к себе на двор, и накормил, и дал им в мо­настырь вкладу два рубля, и велел им у себя ночевать».

Мы видим, что нищие из богадель­ни отзывались о Лупкине как о «чело­веке милостивом» и что он был готов жертвовать на монастыри.

Сёмга для Божиих людей

Другая характерная история воспро­изведена в показаниях Лаврентия Ип­политова, переданных в Святейший синод:

«Лаврентий Ипполитов сказал, что в прошлом 733 году осенью как он, Ип­политов, на купецкого человека Пан­крата Рюмина в неотдаче ему денег 40 рублёв пришел просить Заяуской команды на съезжий двор, на котором в то время прилучился быть того дво­ра бывший квартермейстер Прокофей Лупкин, и того‑де Лупкина в неотдаче ему Рюминым денег просил словесно; и Лупкин‑де сказал ему, чтоб он при­шёл к нему в дом и обещался Рюми­ну об отдаче денег послать письмо. И вот, в праздник Казанской Богороди­цы пришёл он к Лупкину в дом и поднёс тому Лупкину в подарок сёмгу. В то время обедало у него человек с трид­цать, в том числе старицы да старец. А по приёме той рыбы говорил Луп­кин, что рыбу съедят у него Божьи лю­ди — старцы и старицы и сироты. По­том‑де подносил ему, Ипполитову, вино и пиво, которого‑де он до того времени лет десять не пил и пить не стал <...>, точию‑де Ипполитов как мясного, так и рыбного и ничего скоромного есть не стал и сказал ему, что скоромного он не ест тому лет с десять. И Лупкин <...> спросил Ипполитова, чего ради он скоромного не ест. И он сказал, что, лежав болен, и в той болезни обещание было постричься в Московском уезде в монастыре Иоанна Богослова, 7 в кото­рый‑де он вклад дал рублёв 70, да в тот монастырь по обещанию своему велел он написать два образа местные (один Иоанна Богослова, другой — Успения Богородицы, которые‑де и пишут), та­ко ж и пелены он, Ипполитов, купил же, и по тому своему обещанию скоромно­го он не ест».

Удивленный постничеством Иппо­литова, Лупкин представил ему иеромонаха Петровского монастыря Фила­рета (Муратина) как того, кто «научит такому мастерству, что и царство небесное можно получить».

Когда Лаврентий Ипполитов про­шел в дом Лупкина в другой раз, «в то время обедало у него человек с двад­цать, в том числе старцы и стари­цы, и бельцы, и белицы. И оной Лупкин спрашивал Ипполитова показанной Бо­гословской пустыни о монахах — про­питание они имеют ли? И Ипполитов сказал, что пропитание имеют они с нуждою. Тогда Лупкин велел ему, еже­ли той пустыни в Москве будет стро­итель, привесть к себе, и обещал в пу­стыню дать на церковное строение денег».

Когда строитель пустыни при­ехал к Лупкину, он получил он хозяина дома 10 рублей на «церковное строе­ние» и ещё 15 рублей на иконостас.

Мы видим в этих рассказах двух благочестивых людей — самого рас­сказчика, который по обету не ест ры­бы и мяса и не пьёт вина, и Прокопия Лупкина, собиравшего в своём доме сирот и «божьих людей» и щедро жер­твовавшего на монастыри.

Произведённая после смерти Про­копия Лупкина опись имущества (см. с. 27) показывает, что и дом Лупки­на предоставлял все возможности к проявлению щедрости: он был боль­шой и богатый, с большим запасом кваса и мёда, а также пива и вина, употребление которых христовщина запрещала. В доме найдены иконы: Распятие Господне в большом резном белом «иконостасе» (киоте. — К. С.), ещё одно Распятие, Страсти Господ­ни, образ Спасителя, три иконы Бого­матери, икона Николая Чудотворца, Архангела Михаила, две иконы Оте­чество и «в рамах печатных и пись­менных картин и листов (вероятно, лубочных. — К. С.) двадцать». Из книг найдены «Летописец», отпечатанный в Киеве, «Страсти Господни» (руко­пись), «История Александра Македон­ского» (рукопись), жития святых (ру­копись, из разных книг). Кроме того, упомянуты записки и письма, вклю­чая «вексельное письмо Садовой сло­боды Михаила Находкина в тридцать четыре рубля».

Подражание Христу

Из документов мы знаем также, что Лупкина звали «кривым» и что власти приписывали ему религиозное самозванство, ссылаясь на фрагмент до­проса в Угличской канцелярии, в ко­тором воспроизведена проповедь Лупкина:

«Назад тому года с три (то есть в 1714 году. — К. С.) молился‑де он, Проко­фей, в ночи и оттого времени, умысля сам‑де собою, творил и других учил он и называл себя учителем, а которые‑де у него, Прокофея, вышеописанные муже­ского и женска полу учение то прини­мали, и тех‑де он, Прокофеи, называл учениками своими, и когда‑де у него, Прокофею, бывают в домах действа, и тогда‑де поднимало ходить в избе в милотях, сиречь в рубашках и босиком, человека по два и по три и по одному, и тогда‑де он, Прокофей, толкует про­чим при себе так: Христос ходил по мо­рю и по рекам вавилонским со ученики и в корабли плавал, тако же и нам по­добает — сие‑де мои ученики, яко же апостоли, он же, Прокофей, яко же Христос, а расспрос писал подьячий Фёдор Петров, по его прошению работ­ник Федот Тихонов руку приложил».

Собрания в доме Лупкина упоми­наются только в показаниях работни­ков Лупкина Алексея Сидорова и Фе­дота Тихонова, которые были даны в Угличской канцелярии. В протоколах Духовного приказа о собраниях у Луп­кина не сказано. Нет упоминаний и о том, что Прокопия называли учите­лем, или о том, что Лупкин называл себя Христом. Исключением является только письма монаха Андроника ар­хиепископу Досифею о раскрытии но­вого учения, в котором история Луп­кина передана следующим образом:

«Молился‑де он нощаю, и нашел‑де на него Дух Святой, и с того времени стал в ночи и во дни Иисусовы молит­вы петь голосом и других учить, и на­зывал себя учителем, а которые при нем, тех учениками. А учил‑де учени­ков своих, чтоб им вина и пива не пить, и матерно не браниться, а которые из них женившиеся, тем, чтобы с жена­ми не спать, а не женившимся, чтоб не жениться, и ставил то в тяжкий грех и блуд <...>. И сажал‑де их по лав­кам, а сам сидит‑де в переднем углу не раздевшимся, и, уча их, он, Прокофей, толковал: „Христос ходил по морю и по рекам вавилонским со ученики и в корабли плавал, також‑де и нам подо­бает сие творити. Вы‑де мои ученики, якоже апостолы,“ а он‑де, Прокофей, себя называл яко Христа».

Лупкин под показаниями не под­писался, что позволяет предполагать, что заключительный фрагмент «тол­кования Лупкина» неаутентичен. Во втором допросе — уже не в духовном приказе, а в Угличской канцелярии — Лупкин прямо говорит, что «Христом себя не называл». По его словам, он сам ни на одном собрании «в духе» не ходил, о пришествии антихриста не проповедовал, книг вслух не читал, а только учил, что, если кто не будет ма­терно браниться, вина и пива пить и с женами спать, станет святым.

Некрополь Ивановского монастыря

Лупкин умер 9 ноября 1732 года, был погребён 10 ноября в Ивановском мо­настыре, где некогда по обету пе­рекрывал крышу собора. Его род­ные устраивали поминки по нему 17 ноября («девятины»), 29 ноября («получетыредесятница», или двадца­тый день) и 20 декабря («четыредесятница», или сороковой день).

Рядом с могилой Лупкина на клад­бище Ивановского монастыря находи­лась могила ещё одного почитаемого в народе «божьего человека» Ивана Суслова.

Историография XIX века называ­ет Суслова и Лупкина основателями христовщины, хотя, по моему мне­нию, о формировании христовщины как единой группы можно говорить не ранее 1733 года — она формирует­ся только после массовых арестов и во многом благодаря следственной ри­торике. До этого времени мы видим неконфессиональные группы благо­честивых людей, искавших спасения и вряд ли осознававших, что их прак­тика и, тем более, их учение «про­тивны Святой Церкви». В целом же история Лупкина показывает, что он был последователен в своей пропове­ди, благочестив, щедр и после смерти почитаем народом.

Опись имущества

Опись дворов и хоромногостроения за Яузой в при­ходе церкви Николая Чудотворца, что слывёт на Бол­вановке, купецкого челове­ка Прокофья Данилова сына Лупкина, 1733 г.

1733 года генваря 31 дня подпоручика Ивана Пуминова по осмотру на дворе Прокофья Лупкина, который имеется за Яузскими воротами в приходе церкви Николая Чудотворца, что слывёт на Болвановке, хо­ромного строения две светли­цы позёмные, а в них:

в передней светлице — образ Богородичен неоклад­ной, перед ним лампадка медная; картина живописная Страсти Господни; стол дубо­вый раздвижной с ящиками; две кады порозжие, да посуды деревянной: семь чаш, восемь блюд, двадцать тарелок, сито небольшое; перед печью зана­вес крашенинный, пёстрый, на железном прутке; в другой светлице — образ Распятие Господне, боль­шой, в резном белом канаста­се (иконостасе. — К. С.), перед ним лампада медная неболь­шая, образ Богородичен и Ни­колая Чудотворца небольшой, в окладе ветхом, на нём два венца серебряные вызолоче­ны; четыре креста медных; два образа Отечества двуполлистовые, один в резном вызоло­ченном канастасе за стеклом, второй в киоте за слюдою; образ Спасителев за слюдою ж, неокладной, да в рамах печат­ных и письменных картин и ли­стов двадцать; два войлока, об­шитых холстом, третий обшит крашениною пестрою, один­надцать овчин неотделанных; два зипуна шерстяные; епанча суконная лазоревая, на лись­ем меху, ветхая; шуба суконная лазоревая, на бараньем меху, ветхая; полкожи кроеной кон­ской; бархат чёрный — напри­мер, аршин с пять; два арши­на толстой крашенины; тёрка жестяная на дереве; поднос деревянный; в коробке <нрзб> флёра три остатка, крашени­ны зелёной аршина с полто­ра, войлок — обшит с одной стороны кожею красною, а с другой стороны пёстрою кра­шениною, да в той же коробке разные лоскутья и ветоши; да в липовом разломанном былом ящике остаточки <нрзб> выбо­ины; в подголовнике дубовом книг: Летописец, киевской пе­чати, письменные Страсти Го­сподни, История Александра Македонского, письменная, Жития святых, выписаны из разных книг, письменная; два календаря — [1] 731 и [1] 733 годов, свёрток разных записок и писем, в том числе вексель­ное письмо Садовой слободы Михаила Находкина — в трид­цать четыре рубля; два аршина железные; в другом подголов­нике свечи восковые — напри­мер, фунтов семь, сундук да подголовник пустые, окованы железом; блюдо медное, сбор­ное; одна ендова медная ж; да картин письменных на холстах: образ Богородичен, образ Рас­пятие Господне, образ Архан­гела Михаила, листок в рамах Распинание (?) Вавилона; два стола раздвижные с ящиками, дубовые; жестянка, в которой содержатся подсвечник с руч­кою медной, кувшин деревян­ный, крашеный, с покрышкою, семь стульев кожаных, кровать складная, кожаная, два шкафа, один порозжий, да в другом посуды хрустальной: восемь рюмок, пять стака­нов, четыре сулей­ки, два кувшинчика резных с кружками оловянными, да по­суды ж стеклянной: больших и малых бутылей семь, два кувшина, скляниц пустых семьдесят семь; ковшичек о дву ручках, дере­вянный, вызолочен сусальным золотом; четыре подсвечника витых, же­лезных; хомут ременной; шлея с набором плетей; шесть подушек маленьких; шуба да оде­яло баранье, ветхие; кафтан се­рой, ветхой; <нрзб> шерстяная, на обивку к дверям, красная; воронка жестяная;

в передней светлице сени, в них два чулана, в тех сенях стол круглой с полами (?) да две скамейки; над сенми чер­дак с лавкою о двух окош­ках <нрзб>, да к тому черда­ку прирублен над крыльцом чулан же, небольшой, в нём два окошка, окончины сте­клянные; в нём же четыре сту­ла деревянные; на притолоке пять ставней, обиты войлоком, с окончинами; две окончины стеклянные, ветхие; да запа­су в кадке овсяной крупы с четверть; да в кадочке ячной крупы с пол‑осмины; в кадке овсяной муки с пол‑осмины; в кадке ж ячной крупы с осмину; шесть кадок пустых;

позади светлицы проход­ные маленькие сенцы, в них два постава, за ними в саду по­греб, новый, елевый, тёсаный, вымощен камнем с наподгреб­ницею сухой, из него в сад окошко с окончиною стеклян­ною ветхой;

да в саду баня с сенми, в той бане три кады с квасом, две полные, третья в половину; да в предбаннике четыре кады неперепускного меду; бочка дубовая, порозжая; да пороз­жие ж медовые четыре кады; восемь корыт; коромысло ве­совое, железное; восемь гирь железных, больших и малых;

на дворе сарай небольшой, под тем сараем коляска до­рожная с колесами, окованы железом, в ней обито байкой;

да в саду коляска ж дорож­ная с окованными колесами, ветхая, в ней обито зелёным сукном;

да в том же дворе, идучи на двор на левой стороне, между погребом и сенми и крыль­цом — светличка, рубленная в лапу, без углов, с маленькими сенцами, в ней печь изразчатая,

да подле той светлички погреб с наподгребницею, на той наподгребнице три кади снеди да семь кадей пороз­жих; семь бочек больших и ма­лых, порозжих же; да в том по­гребу бочонок с брусничным квасом; в бочонке ж простого вина близ полуведра; бочонок с яблочным (?) квасом; в бочон­ке варёного мёду ведер с пять; бочка да бочонок небольшой с брусничным квасом же; в ушате клюквы малое число;

да идучи на дворе на пра­вой стороне, погреб с напод­гребницею, в наподгребнице одна кадь меду сырцу; четыре куля муки ржаной; да в ларе ржаной же муки с пол‑осмины;

две бочки больших да два бочонка малых, порозжие; стол круглый, на ножке, ма­ленькой;

недоуздок ременной, вет­хий; да в погребу шесть бочек с квасом; да две бочки с пивом, небольшие, а в них пива по половине и меньше; четыре кады с капустою сеченой,

кадочка небольшая с ка­пустою качанною; кринка не­большая с рыжиками; бочонок да две кады порозжие, да под­ле того погреба анбар, а в нём муки ржаной пять кулей; в кад­ке муки ж овсяной с пол‑осми­ны; да в ларе муки овсяной же с четверть; над оном амбаром сушило, а в нём чулан пуст; да в вышеописанных хоромах от печей три заслона железные; ухват; кочерга; уполовник; два тачана; топор.

Публикация К. Т. Сергазиной (РГГУ).