Вечное движение

Размышления писателя-фантаста о музеях в эпоху НТР.

Чудо современного мира за­ключается в том, что отдалён­ных специальностей в нём уже нет. Идёт постоянный процесс взаимопроникновения наук и заня­тий, что не мешает дальнейшей спе­циализации и обособлению этих наук. К концу XX века создалось положе­ние, когда сотрудники соседних ла­бораторий одного института имеют самое приблизительное представле­ние о том, чем занимаются их колле­ги. В то же время непрерывно возни­кают новые отрасли науки, гибриды уже существующих. К тому же архи­текторы пользуются в работе метода­ми бионики, археологи занимаются радиоуглеродным анализом, компью­тер решает головоломку реставрации Боробудура на Яве, а статья структур­ного лингвиста схожа с рефератом математика.

Может показаться, что среди этих бурных пертурбаций музеи сохраняют консервативность и чёрный цилиндр таллинского трубочиста. Сама сущ­ность музея — сбережение прошлого — эту консервативность поддерживает. В запасниках лежат пронумерован­ные сокровища, а в залах выставлены в хронологическом порядке образцы этих сокровищ.

В самом же деле перемены накапливаются, прорываются в новых ре­шениях и образах, и этот процесс бу­дет набирать силу с целью заставить музейные сокровища трудиться по­лезней. Наш мир фантастичен уже сегодня. Он будет ещё фантастичнее завтра. Фантастичность его уходит корнями в прошлое. Музей не только сохраняет, но и олицетворяет связь вчерашнего и сегодняшнего дней. Не будь этого, музеи можно превратить в большие ящики, куда спрятаны и надёжно заперты ценности, изготов­ленные из драгоценных и недрагоцен­ных материалов. <...>

История кончается сегодня, пото­му что сделанное нами вчера — уже прошлое. А то, что мы сделаем завтра, станет историей послезавтра. Если мы хотим заглянуть в будущее, то мы обя­заны помнить, что по отношению к нему живём и работаем в историче­ском прошлом.

2

Главная задача музея — будь он музе­ем историческим, краеведческим, тех­ническим, литературным домом‑му­зеем — восстанавливать и хранить истину. Истину — в предметах, най­денных археологами на первобытных стоянках, истину — в средневековой кольчуге и первой паровой машине, истину — в спасённых и отреставри­рованных картинах, церквах и двор­цах, истину — в прочтении рукописей писателя или композитора. И здесь очень трудно найти грань между бо­лее и менее важным. Настоящий му­зей старается сохранить всё, потому что истина складывается не только из монументов, но и из крошечных дета­лей материальной культуры.

Хочется напомнить в этой связи о деятельности известного ленинград­ского учёного профессора Аристарха Семёнова. Многим он казался чуда­ком. Год за годом он со своими учени­ками выезжал в леса и изготовлял на­конечники стрел и каменные топоры, причём теми же методами, какими их изготовляли первобытные охот­ники. Этими топорами эксперимен­таторы валили деревья и выдалбли­вали пирóги, пахали землю и ловили рыбу. Чудачества вели к важным от­крытиям — оказалось, что первобыт­ный человек с помощью каменных орудий работал в несколько раз быс­трее, чем предполагали кабинетные учёные, которые именно на своих ги­потетических расчётах строили тео­рии о развитии человеческого обще­ства. <...>

Движение времени, хоть и не столь быстро, как хотелось, подхватили му­зеи. Они подчинились закономерно­стям развития нашего мира. Диалек­тический процесс дробления знаний на изолированные специализирован­ные ячейки вкупе с процессом сли­яния отраслей знания коснулся и музейного дела. Пожалуй, если рас­суждать о том, в каком направлении развивается музей, то видишь, что он сегодня стоит на пороге революции, которая угадывается во всплесках новшеств и поисках решений, очевидных во всём мире.

Музеи стали айсбергами, бóльшая часть которых скрыта под водой. Хра­нилища набиты ценностями, а немно­гочисленные залы никак не вмещают того, что положено показывать посе­тителю.

Эта ситуация усугубляется тради­цией. Обычный музей, краеведческий или исторический, воспринимается как учебник, вернее, набор иллюстра­ций к учебнику. В краеведческом му­зее должно быть чучело медведя и иных животных, обитающих в нашей области, палеолитические скребки, так как в нашей области люди жили даже раньше, чем в соседней, обста­новка в доме помещика средней руки, макет крестьянского жилища, порт­реты знаменитых земляков, докумен­ты революционного движения, шаш­ка комбрига, газеты и фотографии первых пятилеток и т. д. В литературном — рукописи, издания, фотогра­фии и лестные отзывы классиков друг о друге. В историческом — картина борьбы первобытных охотников с ма­монтом или саблезубым тигром, бусы, план погребения бронзового века и так далее, вплоть до достижений тру­довых коллективов, исполненных в виде графиков.

Оттого, что таких музеев подавляю­щее большинство, происходит удиви­тельная неравномерность в их работе.

Есть ряд музеев, престижных, в основном посвящённых искусству, ку­да люди идут волнами, толпясь за вой­лочными тапочками в прихожей. Эти музеи задыхаются от количества посе­тителей. Другие музеи торжественно пустынны. Тишина нарушается в них лишь тогда, когда учительницы при­водят туда на обязательную экскур­сию свой класс и мальчишки, прене­брегая фотографиями народников и макетом крестьянской избы, скапли­ваются шумной стайкой возле витри­ны с саблями и киверами.

Трудно представить музей XXI или XXII века таким же, как сегодняшний обыкновенный музей. В то же время заниматься предсказаниями вообще — пустое дело для непрофессионала. Почему‑то, правда, широко распро­странено мнение, что писатель‑фан­таст — некий эксперт по части будуще­го. С таким же успехом можно считать Пушкина экспертом по наводнениям.

Писатели‑фантасты ничего не предсказывают, ничего не изобрета­ют. Таблицы изобретений Жюля Верна — принятие желаемого за действитель­ное. Жюль Верн был обра­зованным человеком, кото­рый к тому же общался с учёными, изобретателями и умел использовать идеи профессионалов, порой ещё и не реализованные. Мы помним его капитана Гранта и капитана Немо, а не принцип функциони­ рования того или иного аппарата. За­блуждение считать Алексея Толстого изобретателем лазера, вроде бы изобретённого им в «Гиперболоиде ин­женера Гарина». Лучи смерти в фан­тастике начала века были столь же обычны, как роботы в современной. Пожалуй, известен лишь один досто­верный случай писательского откры­тия. Иван Ефремов предсказал — и точно — открытие алмаз­ных месторождений в Яку­тии. И этот пример заме­чательно подтверждает то, что писатель изобретать не может. Ефремов был круп­нейшим геологом, который за много лет до написания рассказа искал алмазы в Якутии, и был убеждён, что они там отыщутся.

Особенность писателя-фантаста в отличие от писателя‑реа­листа заключается в том, что он ста­рается раскрыть наиболее жгучие человеческие и социальные пробле­мы, не только актуальные, но и про­тянутые в будущее. Оружие фантаста — гипербола. Но он обязательно рассказывает о сегодняшнем дне и о нашей Земле, куда бы он ни отправлял своих героев. Иначе его работа пуста и неинтересна читателю. При­мер: сегодня экология стала модной наукой. И не от хорошей жизни. Мы спохватились, что целенаправленно губим природу, которая нам за это же­стоко мстит. Режиссёр Р. Викторов де­лает фильм «Через тернии к звёздам», где рассказано о борьбе за сохранение планеты Десса, которая настолько за­гублена своими обитателями, что и им приходится прятаться под землёй и ходить в противогазах. Но все кадры этой мёртвой планеты не построены в павильонах — сняты на Земле сегодня. Это и есть актуальная фантастика.

Имея в виду это правило, можно вернуться к футурологии музея.

Рассуждения о музее будущего в са­мом деле будут не более как мечты о музее сегодня. Пока будущее не роди­лось — оно область наших надежд и тревог. Тревоги — натужная перепол­ненность меньшинства музеев и скуч­ная, вдовья пустота других. Надежды — в переменах, ко­торые открываются сегодня и проецируются в будущее. Пускай с помощью гипербо­лы. На то и фантастика.

3

Как нынешнему музею со­ответствовать времени? Как ему не только интересно показать свои сокровища, но и включиться в процесс создания нового общества конкретно? Хорошо такой громаде, как Политех­нический. Он может планировать вы­ставки перспективных направлений в науке и получать образцы новой тех­ники. Для музеев областного, тем бо­лее городского, краеведческого, такой путь нереален. Графики роста произ­водства и образцы товаров он уже и без того демонстрирует, но это и есть максимум его материальных возмож­ностей.

Панацеи быть не может — надо ис­кать тропинки, каждому свою. Воз­можно, например, путь лежит сего­дня в дальнейшей специализации музеев, в том, чтобы определённая часть их была рассчитана не столько на посетителя вообще, сколько на из­бранного, заинтересованного посети­теля. Век НТР и воспитание нового со­временного специалиста требуют не энциклопедичности, а любви к свое­му делу. В этом может помочь «свой» музей. <...>

Сказанное не означает, что эти му­зеи должны пренебречь заниматель­ностью. Есть как бы два слоя воспри­ятия: мне интересно пойти в музей палеонтологии, потому что он даёт возможность поразиться масштабам прошлого планеты и чуду многообразия её вымершей фауны. Для этого широкого зрителя музей не может ог­раничиваться множеством скелетов и отпечатков на камне. В музее долж­ны работать и привлекаться в помощь буйные фантазёры и в то же время строгие конструкторы — прошлое должно быть воссоздано достоверно и смело. Но остаётся и второй план — план педагогический. План — «для своих», для будущих и сегодняшних специалистов. Палеонтологическо­му музею проще выполнить вторую функцию, первая — слишком дорога в исполнении и может порой показать­ся недостаточно научной, а ведь здо­рово было бы попасть в громадный зал Мелового периода, где медлен­но передвигались бы гиганты дино­завры и шелестели гигантские папоротники...

Мы не знаем, планируется ли со­здание таких музеев, как музей мате­матики, кибернетики, генетики или голографии. А ведь каждый из этих музеев мог бы также нести двойную функцию — музей для зрителя и музей для специалиста. Понятно, что музей голографии (лазерный музей) может быть сделан сказочно увлекательным. Но как сделать интересным не толь­ко для специалиста, но и для широко­го посетителя музей метал­лургии?

Надо думать. <...>

Дальше. Музей не учеб­ник. Это должна быть ув­лекательная книга, главы которой посвящены одной теме. Сегодня музеи идут в этом направлении, созда­вая выставки. И порой выставки, если удачно придуманы и, главное, если интересны, привлекают больше по­сетителей, чем музей в целом. При­чём посетителей добровольных, не тех, кто идёт по обязанности в составе класса или группы. Порой эти выстав­ки, если не поджимает голод на вы­ставочные залы, могут существовать годами, превращаясь фактически в самостоятельные музеи в музее.

Когда бы ты ни приехал в Царское Село, в Камероновой галерее всегда народ. Там выставка — история костюма.

Бывают выставки обыкновенные. Бывают талантливые. Это не первая такая выставка. Костюмы выразитель­ны, и многие музеи, если уж в за­пасниках скопилось много костюмов, их выставляют. В Эрмитаже выставка была хорошая. В Камероновой гале­рее — талантливая. Трудно даже объ­яснить, как это происходит. Это как с книгой. Или с картиной. Всё — то же самое — тот же пейзаж или тот же сю­жет. Одно — произведение искусства, второе — подделка.

Каким‑то образом в двух небольших коридорах возник мир прошлого — не набор костюмов и мундиров, а рос­сийский XIX век, все его чиновники и ротмистры, гимназисты и фрейлины. И оттуда, попавши, трудно уйти...

Во Франкфурте‑на‑Майне, в город­ском музее, залы оформлены совре­менными дизайнерами. Современный дизайн мы уже осваиваем. Это облаго­раживает музеи, но этого мало, чтобы зрители туда спешили.

Франкфуртский музей был пуст, лишь порой по нему рысью проноси­лись группы японских туристов. Но в одном большом зале было много наро­да. И никто не спешил. И было много детей, но ещё больше старых людей. Это была выставка: детская игрушка за сто последних лет. Самые обыкно­венные оловянные солдатики, кото­рыми играл в детстве дедушка, куклы начала века и головоломки, которые, если удастся сложить, оказываются портретом прекрасной дамы в голу­бом платье. И ёлочные игрушки, и карнавальные маски, и мячики. Про­сто удивительно, какой директор до­гадался такие вещи сохранить, заняв ценные хранилища хламом. А может, их собирали по домам?..

И ещё пример: где‑то недалеко от Кёльна открылся музей истории авто­мобилей. Он стоит не в городе — в чи­стом поле. Один большой ангар и про­сторная площадка. И тысячи машин вокруг — это приезжают из разных го­родов посетители...

И пример последний: вам приходи­лось видеть на ВДНХ очередь желаю­щих подняться по трапу в самый на­стоящий самолёт Ту?

Вот из этих примеров и можно по­пытаться выстроить образ музея буду­щего, фантастического музея, которо­го нет, но который может возникнуть, если тенденции, сегодня возникшие в музейном деле, будут развиваться.

С одной стороны — максималь­ная специализация. Из моря вещей с умом и уважением к зрительской любознательности отбирается те­ма, скорее всего, нестандартная, спо­собная удивить на афише и завлечь посетителя. Превращение музея в ат­тракцион. Не надо бояться этого сло­ва — мы возьмём его в прямом зна­чении, как производное от слова «привлекать».

Представим музей футурологии. Музей человеческих заблуждений и прозрений. Музей, рассказывающий о том, как наши предки представляли, изображали, описывали будущее. Нет ничего забавнее рисунков художни­ка Робида, который на рубеже наше­го века рисовал машины наших дней и год за годом изменения мод. Дета­лизация всегда вела и будет вести к ошибкам. Но был и Город Солнца Кам­панеллы, и мечты Чернышевского, и утопии Уэллса. И есть наше представ­ление о будущем, есть современные художники, старающиеся воссоздать ещё не свершившееся, есть и техниче­ские разработки, проекты архитекто­ров, модели конструкторов. А ведь та­кой музей пополнялся бы постоянно, олицетворяя связь истории и буду­щего.

Кстати, об ошибках. Как вы смотри­те на создание музея заблуждений? Музея сумасшедших проектов, музея, в котором скрипят вечные двигате­ли или машины, которые не смогли заработать? Музея неосуществлённых идей?

Был такой американский фанта­стический рассказ: на какую‑то базу или научный центр свозят нескольких крупнейших учёных и им показыва­ют документальный фильм, где в воз­дух поднимается платформа. Некто изобрёл антигравитацию, но погиб, не завершив опыта. Теперь учёным осталось лишь повторить открытие. Каждому из учёных хочется крикнуть: антигравитационных устройств быть не может! Это бред! И они кричали бы, если бы не увидели только что скром­ную, любительскую ленту, запечатлев­шую Невероятное.

Долго ли, коротко ли — но учёные изобретают подобный аппарат. И то­гда обнаруживается, что плёнка, по­казанная вначале, была подделкой, психологическим трюком, вызван­ным желанием разбудить мысль учё­ных, скованную ранее физической не­возможностью антигравитации. Это принцип преодоления через заблуждение.

Вечный двигатель не будет рабо­тать, потому что он противоречит физическим законам. Но возможны часы, устроенные на принципе ядер­ного распада, которые будут работать многие столетия. Дикие идеи — поня­тие относительное. Возможность со­здания летательного аппарата тяже­лее воздуха отрицалась крупнейшими физиками ещё в те годы, когда братья Райт уже испытывали свою первую машину. Такой музей был бы одновре­менно аттракционом и школой для умов, склонных к разрушению зако­нов и неповиновению научным авто­ритетам. Но жалость — вечные двига­тели не попадают в музеи, они идут на слом, потому что их быть не может... А ведь человечество велико не толь­ко своими открытиями, но и своими ошибками.