Вечное движение
Размышления писателя-фантаста о музеях в эпоху НТР.
Чудо современного мира заключается в том, что отдалённых специальностей в нём уже нет. Идёт постоянный процесс взаимопроникновения наук и занятий, что не мешает дальнейшей специализации и обособлению этих наук. К концу XX века создалось положение, когда сотрудники соседних лабораторий одного института имеют самое приблизительное представление о том, чем занимаются их коллеги. В то же время непрерывно возникают новые отрасли науки, гибриды уже существующих. К тому же архитекторы пользуются в работе методами бионики, археологи занимаются радиоуглеродным анализом, компьютер решает головоломку реставрации Боробудура на Яве, а статья структурного лингвиста схожа с рефератом математика.
Может показаться, что среди этих бурных пертурбаций музеи сохраняют консервативность и чёрный цилиндр таллинского трубочиста. Сама сущность музея — сбережение прошлого — эту консервативность поддерживает. В запасниках лежат пронумерованные сокровища, а в залах выставлены в хронологическом порядке образцы этих сокровищ.
В самом же деле перемены накапливаются, прорываются в новых решениях и образах, и этот процесс будет набирать силу с целью заставить музейные сокровища трудиться полезней. Наш мир фантастичен уже сегодня. Он будет ещё фантастичнее завтра. Фантастичность его уходит корнями в прошлое. Музей не только сохраняет, но и олицетворяет связь вчерашнего и сегодняшнего дней. Не будь этого, музеи можно превратить в большие ящики, куда спрятаны и надёжно заперты ценности, изготовленные из драгоценных и недрагоценных материалов. <...>
История кончается сегодня, потому что сделанное нами вчера — уже прошлое. А то, что мы сделаем завтра, станет историей послезавтра. Если мы хотим заглянуть в будущее, то мы обязаны помнить, что по отношению к нему живём и работаем в историческом прошлом.
2
Главная задача музея — будь он музеем историческим, краеведческим, техническим, литературным домом‑музеем — восстанавливать и хранить истину. Истину — в предметах, найденных археологами на первобытных стоянках, истину — в средневековой кольчуге и первой паровой машине, истину — в спасённых и отреставрированных картинах, церквах и дворцах, истину — в прочтении рукописей писателя или композитора. И здесь очень трудно найти грань между более и менее важным. Настоящий музей старается сохранить всё, потому что истина складывается не только из монументов, но и из крошечных деталей материальной культуры.
Хочется напомнить в этой связи о деятельности известного ленинградского учёного профессора Аристарха Семёнова. Многим он казался чудаком. Год за годом он со своими учениками выезжал в леса и изготовлял наконечники стрел и каменные топоры, причём теми же методами, какими их изготовляли первобытные охотники. Этими топорами экспериментаторы валили деревья и выдалбливали пирóги, пахали землю и ловили рыбу. Чудачества вели к важным открытиям — оказалось, что первобытный человек с помощью каменных орудий работал в несколько раз быстрее, чем предполагали кабинетные учёные, которые именно на своих гипотетических расчётах строили теории о развитии человеческого общества. <...>
Движение времени, хоть и не столь быстро, как хотелось, подхватили музеи. Они подчинились закономерностям развития нашего мира. Диалектический процесс дробления знаний на изолированные специализированные ячейки вкупе с процессом слияния отраслей знания коснулся и музейного дела. Пожалуй, если рассуждать о том, в каком направлении развивается музей, то видишь, что он сегодня стоит на пороге революции, которая угадывается во всплесках новшеств и поисках решений, очевидных во всём мире.
Музеи стали айсбергами, бóльшая часть которых скрыта под водой. Хранилища набиты ценностями, а немногочисленные залы никак не вмещают того, что положено показывать посетителю.
Эта ситуация усугубляется традицией. Обычный музей, краеведческий или исторический, воспринимается как учебник, вернее, набор иллюстраций к учебнику. В краеведческом музее должно быть чучело медведя и иных животных, обитающих в нашей области, палеолитические скребки, так как в нашей области люди жили даже раньше, чем в соседней, обстановка в доме помещика средней руки, макет крестьянского жилища, портреты знаменитых земляков, документы революционного движения, шашка комбрига, газеты и фотографии первых пятилеток и т. д. В литературном — рукописи, издания, фотографии и лестные отзывы классиков друг о друге. В историческом — картина борьбы первобытных охотников с мамонтом или саблезубым тигром, бусы, план погребения бронзового века и так далее, вплоть до достижений трудовых коллективов, исполненных в виде графиков.
Оттого, что таких музеев подавляющее большинство, происходит удивительная неравномерность в их работе.
Есть ряд музеев, престижных, в основном посвящённых искусству, куда люди идут волнами, толпясь за войлочными тапочками в прихожей. Эти музеи задыхаются от количества посетителей. Другие музеи торжественно пустынны. Тишина нарушается в них лишь тогда, когда учительницы приводят туда на обязательную экскурсию свой класс и мальчишки, пренебрегая фотографиями народников и макетом крестьянской избы, скапливаются шумной стайкой возле витрины с саблями и киверами.
Трудно представить музей XXI или XXII века таким же, как сегодняшний обыкновенный музей. В то же время заниматься предсказаниями вообще — пустое дело для непрофессионала. Почему‑то, правда, широко распространено мнение, что писатель‑фантаст — некий эксперт по части будущего. С таким же успехом можно считать Пушкина экспертом по наводнениям.
Писатели‑фантасты ничего не предсказывают, ничего не изобретают. Таблицы изобретений Жюля Верна — принятие желаемого за действительное. Жюль Верн был образованным человеком, который к тому же общался с учёными, изобретателями и умел использовать идеи профессионалов, порой ещё и не реализованные. Мы помним его капитана Гранта и капитана Немо, а не принцип функциони рования того или иного аппарата. Заблуждение считать Алексея Толстого изобретателем лазера, вроде бы изобретённого им в «Гиперболоиде инженера Гарина». Лучи смерти в фантастике начала века были столь же обычны, как роботы в современной. Пожалуй, известен лишь один достоверный случай писательского открытия. Иван Ефремов предсказал — и точно — открытие алмазных месторождений в Якутии. И этот пример замечательно подтверждает то, что писатель изобретать не может. Ефремов был крупнейшим геологом, который за много лет до написания рассказа искал алмазы в Якутии, и был убеждён, что они там отыщутся.
Особенность писателя-фантаста в отличие от писателя‑реалиста заключается в том, что он старается раскрыть наиболее жгучие человеческие и социальные проблемы, не только актуальные, но и протянутые в будущее. Оружие фантаста — гипербола. Но он обязательно рассказывает о сегодняшнем дне и о нашей Земле, куда бы он ни отправлял своих героев. Иначе его работа пуста и неинтересна читателю. Пример: сегодня экология стала модной наукой. И не от хорошей жизни. Мы спохватились, что целенаправленно губим природу, которая нам за это жестоко мстит. Режиссёр Р. Викторов делает фильм «Через тернии к звёздам», где рассказано о борьбе за сохранение планеты Десса, которая настолько загублена своими обитателями, что и им приходится прятаться под землёй и ходить в противогазах. Но все кадры этой мёртвой планеты не построены в павильонах — сняты на Земле сегодня. Это и есть актуальная фантастика.
Имея в виду это правило, можно вернуться к футурологии музея.
Рассуждения о музее будущего в самом деле будут не более как мечты о музее сегодня. Пока будущее не родилось — оно область наших надежд и тревог. Тревоги — натужная переполненность меньшинства музеев и скучная, вдовья пустота других. Надежды — в переменах, которые открываются сегодня и проецируются в будущее. Пускай с помощью гиперболы. На то и фантастика.
3
Как нынешнему музею соответствовать времени? Как ему не только интересно показать свои сокровища, но и включиться в процесс создания нового общества конкретно? Хорошо такой громаде, как Политехнический. Он может планировать выставки перспективных направлений в науке и получать образцы новой техники. Для музеев областного, тем более городского, краеведческого, такой путь нереален. Графики роста производства и образцы товаров он уже и без того демонстрирует, но это и есть максимум его материальных возможностей.
Панацеи быть не может — надо искать тропинки, каждому свою. Возможно, например, путь лежит сегодня в дальнейшей специализации музеев, в том, чтобы определённая часть их была рассчитана не столько на посетителя вообще, сколько на избранного, заинтересованного посетителя. Век НТР и воспитание нового современного специалиста требуют не энциклопедичности, а любви к своему делу. В этом может помочь «свой» музей. <...>
Сказанное не означает, что эти музеи должны пренебречь занимательностью. Есть как бы два слоя восприятия: мне интересно пойти в музей палеонтологии, потому что он даёт возможность поразиться масштабам прошлого планеты и чуду многообразия её вымершей фауны. Для этого широкого зрителя музей не может ограничиваться множеством скелетов и отпечатков на камне. В музее должны работать и привлекаться в помощь буйные фантазёры и в то же время строгие конструкторы — прошлое должно быть воссоздано достоверно и смело. Но остаётся и второй план — план педагогический. План — «для своих», для будущих и сегодняшних специалистов. Палеонтологическому музею проще выполнить вторую функцию, первая — слишком дорога в исполнении и может порой показаться недостаточно научной, а ведь здорово было бы попасть в громадный зал Мелового периода, где медленно передвигались бы гиганты динозавры и шелестели гигантские папоротники...
Мы не знаем, планируется ли создание таких музеев, как музей математики, кибернетики, генетики или голографии. А ведь каждый из этих музеев мог бы также нести двойную функцию — музей для зрителя и музей для специалиста. Понятно, что музей голографии (лазерный музей) может быть сделан сказочно увлекательным. Но как сделать интересным не только для специалиста, но и для широкого посетителя музей металлургии?
Надо думать. <...>
Дальше. Музей не учебник. Это должна быть увлекательная книга, главы которой посвящены одной теме. Сегодня музеи идут в этом направлении, создавая выставки. И порой выставки, если удачно придуманы и, главное, если интересны, привлекают больше посетителей, чем музей в целом. Причём посетителей добровольных, не тех, кто идёт по обязанности в составе класса или группы. Порой эти выставки, если не поджимает голод на выставочные залы, могут существовать годами, превращаясь фактически в самостоятельные музеи в музее.
Когда бы ты ни приехал в Царское Село, в Камероновой галерее всегда народ. Там выставка — история костюма.
Бывают выставки обыкновенные. Бывают талантливые. Это не первая такая выставка. Костюмы выразительны, и многие музеи, если уж в запасниках скопилось много костюмов, их выставляют. В Эрмитаже выставка была хорошая. В Камероновой галерее — талантливая. Трудно даже объяснить, как это происходит. Это как с книгой. Или с картиной. Всё — то же самое — тот же пейзаж или тот же сюжет. Одно — произведение искусства, второе — подделка.
Каким‑то образом в двух небольших коридорах возник мир прошлого — не набор костюмов и мундиров, а российский XIX век, все его чиновники и ротмистры, гимназисты и фрейлины. И оттуда, попавши, трудно уйти...
Во Франкфурте‑на‑Майне, в городском музее, залы оформлены современными дизайнерами. Современный дизайн мы уже осваиваем. Это облагораживает музеи, но этого мало, чтобы зрители туда спешили.
Франкфуртский музей был пуст, лишь порой по нему рысью проносились группы японских туристов. Но в одном большом зале было много народа. И никто не спешил. И было много детей, но ещё больше старых людей. Это была выставка: детская игрушка за сто последних лет. Самые обыкновенные оловянные солдатики, которыми играл в детстве дедушка, куклы начала века и головоломки, которые, если удастся сложить, оказываются портретом прекрасной дамы в голубом платье. И ёлочные игрушки, и карнавальные маски, и мячики. Просто удивительно, какой директор догадался такие вещи сохранить, заняв ценные хранилища хламом. А может, их собирали по домам?..
И ещё пример: где‑то недалеко от Кёльна открылся музей истории автомобилей. Он стоит не в городе — в чистом поле. Один большой ангар и просторная площадка. И тысячи машин вокруг — это приезжают из разных городов посетители...
И пример последний: вам приходилось видеть на ВДНХ очередь желающих подняться по трапу в самый настоящий самолёт Ту?
Вот из этих примеров и можно попытаться выстроить образ музея будущего, фантастического музея, которого нет, но который может возникнуть, если тенденции, сегодня возникшие в музейном деле, будут развиваться.
С одной стороны — максимальная специализация. Из моря вещей с умом и уважением к зрительской любознательности отбирается тема, скорее всего, нестандартная, способная удивить на афише и завлечь посетителя. Превращение музея в аттракцион. Не надо бояться этого слова — мы возьмём его в прямом значении, как производное от слова «привлекать».
Представим музей футурологии. Музей человеческих заблуждений и прозрений. Музей, рассказывающий о том, как наши предки представляли, изображали, описывали будущее. Нет ничего забавнее рисунков художника Робида, который на рубеже нашего века рисовал машины наших дней и год за годом изменения мод. Детализация всегда вела и будет вести к ошибкам. Но был и Город Солнца Кампанеллы, и мечты Чернышевского, и утопии Уэллса. И есть наше представление о будущем, есть современные художники, старающиеся воссоздать ещё не свершившееся, есть и технические разработки, проекты архитекторов, модели конструкторов. А ведь такой музей пополнялся бы постоянно, олицетворяя связь истории и будущего.
Кстати, об ошибках. Как вы смотрите на создание музея заблуждений? Музея сумасшедших проектов, музея, в котором скрипят вечные двигатели или машины, которые не смогли заработать? Музея неосуществлённых идей?
Был такой американский фантастический рассказ: на какую‑то базу или научный центр свозят нескольких крупнейших учёных и им показывают документальный фильм, где в воздух поднимается платформа. Некто изобрёл антигравитацию, но погиб, не завершив опыта. Теперь учёным осталось лишь повторить открытие. Каждому из учёных хочется крикнуть: антигравитационных устройств быть не может! Это бред! И они кричали бы, если бы не увидели только что скромную, любительскую ленту, запечатлевшую Невероятное.
Долго ли, коротко ли — но учёные изобретают подобный аппарат. И тогда обнаруживается, что плёнка, показанная вначале, была подделкой, психологическим трюком, вызванным желанием разбудить мысль учёных, скованную ранее физической невозможностью антигравитации. Это принцип преодоления через заблуждение.
Вечный двигатель не будет работать, потому что он противоречит физическим законам. Но возможны часы, устроенные на принципе ядерного распада, которые будут работать многие столетия. Дикие идеи — понятие относительное. Возможность создания летательного аппарата тяжелее воздуха отрицалась крупнейшими физиками ещё в те годы, когда братья Райт уже испытывали свою первую машину. Такой музей был бы одновременно аттракционом и школой для умов, склонных к разрушению законов и неповиновению научным авторитетам. Но жалость — вечные двигатели не попадают в музеи, они идут на слом, потому что их быть не может... А ведь человечество велико не только своими открытиями, но и своими ошибками.