Мне неоднократно доводилось встречаться с представителями разных поколений знаменитой семьи Бенуа. Это были глубоко интеллигентные одарённые художники, тонко чувствовавшие искусство, но в житейском плане зачастую совершенно не приспособленные к суровой реальности. Я приложил все усилия к тому, чтобы не было разбазарено их бесценное семейное художественное наследие.
Мне кажется, некоторые подробности жизни этой семьи могут представлять интерес для читателей. Хотя бы потому, что они объясняют, почему одни Бенуа живут в Италии, а другие — в Париже.
Александр Бенуа
Мои записки не претендуют на обстоятельность или исследовательскую глубину. Но, очевидно, имеют право на существование — как малые зёрна величественной мозаики русского искусства. Александр Николаевич Бенуа (1870 – 1960) был необычайным человеком, и мне страшно жаль, что не довелось встретиться с ним лично. Пока он был жив, я не встречался с ним, опасаясь попасть в неловкое положение: в то время я сам нуждался в деньгах и думал: «Ну, пойду к нему — и что он от меня получит?» Похожее соображение помешало мне познакомиться с Серебряковой.
Бенуа сумел выработать собственный стиль, но на том и остановился.
Он как бы навсегда остался в начале Серебряного века, и поэтому выбирал для оформления только те постановки, которые отвечали его классическому вкусу. Единственной большой уступкой модернизму было оформление «Петрушки», благодаря которому он так хорошо известен вне России. Как художнику ему, может быть, не хватало живости стиля и проницательности, но как оформитель он умел внести в спектакль упорядоченность и гармонию, что всегда приводило к превосходным результатам на сцене.
Александр Бенуа принадлежал к небольшому числу по‑настоящему цивилизованных людей. Что я этим хочу сказать? Среди русских много поистине удивительных личностей, разбирающихся в разных отраслях человеческих знаний. Таким был, например, профессор Зильберштейн. Он очень много знал. Эрудиция Бенуа была иной. Он был цивилизованным человеком в «европейском понимании», если так можно выразиться. То есть мог на равных беседовать и с Сартром в Париже, и с Ороско в Мехико, и не чувствовать себя с ними иностранцем. Знал очень много и очень хорошо и досконально во всём разбирался. По‑латыни понятие «умный» происходит от слова intelligere, «понимать» — во всех западных языках это слово произошло от того же корня.
В уникальности Александра Бенуа можно убедиться, читая вышедший в России двухтомник. Уверен, когда‑нибудь выйдет и третий том. Говорю это с такой определённостью потому, что получил от Анны Александровны Черкесовой (1895 – 1984), дочери А. Н. Бенуа, так называемый революционный дневник. Никто в семье не хотел, чтобы его публиковали при жизни членов семейства Бенуа. Я передал дневник Боулту,и он положил его в банк на 50 лет. Кто мог подумать, что в России произойдут — и так быстро — столь радикальные перемены! Поэтому я написал Боулту и попросил его аннулировать 50‑летний срок. Он согласился. Затем мы сдали рукопись в издательство «Русский путь» в Москве. Записки Бенуа «Мой дневник 1916 – 1918» были опубликованы в сентябре 2003 года.
Александр Бенуа — наиболее продуктивный из русских театральных художников, живших вне России. «Петрушку» ставили 10 раз, каждый раз — по его новым эскизам. Жил он на улице Огюст Витю, в 15‑м округе Парижа, неподалёку от завода «Ситроен» — здесь обитало большинство не очень состоятельных русских. Квартира была двухэтажной, внизу — студия Бенуа, наверху — спальня и столовая. Ещё одна комната была на последнем этаже: там Александр Николаевич писал воспоминания, статьи, там же хранились его книги. Дружила семья Бенуа в основном с русскими. На воскресные чаепития всегда приходили Сергей Эрнст, Дмитрий Бушен, Иссар Гурвич. Приходил и Серж Лифарь, когда ему нужно было о чём‑то поговорить, посмотреть эскизы Бенуа. После кончины Александра Николаевича его дочь Анна Александровна Черкесова жила в этой квартире с сыном. Семья жила как‑то по‑особому, абсолютно «независимо» от Франции: здесь никогда не платили никаких налогов, но и никогда не получали никаких пособий. Когда Анна Александровна болела, звонила в советское посольство, и оттуда приходил врач. Даже если что‑то случалось с электричеством, звонили опять же в посольство, приходил электрик и приводил всё в порядок. Семья Бенуа явно не сочувствовала господствовавшему в СССР политическому строю, но они были глубоко русскими людьми и остались таковыми.
Николай Бенуа
Николай Александрович Бенуа (1901 – 1988) — плодовитый художник. Он во многом напоминает отца, хотя, возможно, и менее талантлив. Впервые я встретился с ним в Милане в 1967 году, где он проживал на пьяцца Мария‑Аделаида, 2. Он жил в великолепной квартире, оформленной в стиле барокко. И он, и его жена была на редкость щедрыми людьми. У Николая Александровича сохранилась огромная любовь к России, привязанность к родным. Так, свою часть отцовского наследства он оставил сестре Анне Черкесовой, с тем чтобы она по мере необходимости продавала эти работы (как я уже говорил, во Франции она не могла рассчитывать на какую бы то ни было помощь государства).
Николай Александрович был обаятельным и гостеприимным человеком. Мы довольно часто обедали в его доме. Когда француза спрашивают, хорош ли был обед, тот в знак утверждения отвечает: да, мы просидели два, три, четыре часа. У Николая Александровича, как полагается в Италии, на обед всегда подавали закуски, потом спагетти, затем рыбу, курицу или мясо. А после десерта — непременно шампанское. За столом он всегда что‑то рассказывал — он был чудесный рассказчик. Не могу сказать, что многое привнёс в его жизнь; но, по крайней мере, убедил его в одном: чтобы художника не забывали, он постоянно должен быть на виду. Недостаточно быть представленным на выставках, важно быть «продаваемым» на международных аукционах в Лондоне, Париже и Нью‑Йорке. Таким образом можно понять, как к тебе относятся коллекционеры. На Западе славу художника делают именно они. Если мастер завоевал у них авторитет, на него появляется спрос, и тогда его начинают продавать аукционы. Мне кажется, в настоящее время из современных русских художников немногие имеют большую аукционную стоимость. Кроме Шемякина мало кого знают. Шемякин, где бы его ни поставили — в Лондоне, в Нью‑Йорке, Токио, — всегда «держит» свой уровень. А вот другие мастера, скажем, Кабаков или Булатов, если бы они продавали свои картины на аукционах в Париже, Нью‑Йорке и так далее, уверен, получили бы совсем иные цены.
Николай Бенуа постоянно путешествовал, принимал участие в новых постановках, и у него практически не оставалось времени привести в порядок свои бумаги и мемуары. Его просили об этом, убеждали, но его снедало желание творить, видеть свои произведения на сцене — и времени ни на что другое не оставалось. Он был уверен, что проживёт до 90 лет, как его отец и дед, однако умер в 87, за полгода до основания музея Бенуа в Петергофе.
История создания этого музея вызывает у меня тяжкие воспоминания, потому что, когда в 1984 году Николай Александрович начал это дело, он повсюду получал отказы. Он и меня просил заняться этим. Я ходил куда только возможно — к Зильберштейну, Глазунову, Вознесенскому, меня выслушивали более или менее внимательно — и всё. Дело сдвинулось с места лишь в последнее время, когда был создан Фонд культуры и Николай Александрович сам приехал в СССР. Очень помогла ему в этом директор Ленинградского театрального музея Ирина Евстигнеева, а необходимый толчок в контактах дало общество «Родина». Я счастлив, что музей наконец создан. Сейчас я предложил Фонду культуры собрать письма Н. Бенуа — их очень много и у меня, и у других — и издать их. Очень хотелось бы, чтобы его бумаги не потерялись, не разлетелись по свету.
Петрушка
Летом 1969 года известный американский режиссёр, прославившийся как танцовщик, педагог и основатель компании «Роберт Джоффри Балле» (1954 – 1973) Робер Джоффри (1930 – 1988) решил поставить «Петрушку» Стравинского. Для восстановления балета он пригласил прославленного танцовщика Леонида Фёдоровича Мясина. В антрепризе Дягилева Мясин танцевал ночного сторожа. Репетиции шли в зале масонского театра «Сити‑центр» в Нью‑Йорке, на 56‑й Западной улице. Джоффри пригласил меня на репетицию, где я и познакомился с Мясиным.
На «восстановление» «Петрушки» Джоффри получил 20 тысяч долларов от телефонной компании «Эй‑Ти‑энд‑Ти» (AT&T). Сумма небольшая, даже по тем временам. За свою жизнь А. Н. Бенуа создал для «Петрушки» 100 костюмов и четыре декорации. Мясин имел 34 эскиза костюмов. По ним ему удалось их восстановить в мастерской у Варвары Каринской. В разговоре я узнал, что он разыскивает остальные 66 эскизов и 4 декорации. Услышав, что я недавно приобрёл у Николая Бенуа эскизы всей постановки, включая 14 эскизов бутафории, Джоффри, прекратив репетиции, тут же сообщил об этом Мясину. Затем мы поехали к нам на 94‑ю улицу ознакомиться с произведениями Бенуа.
Мы договорились, что я сделаю слайды со всех 118 работ А. Бенуа и предам их в отдел танца Нью‑Йоркской публичной библиотеки в Линкольн‑центре. А потом Джоффри сможет ими пользоваться даром как общественным достоянием. Этот договор отмечен в программе к балету, премьера состоялась 12 марта 1970 года. А нью‑йоркский журнал «Данс магазин» («DanceMagazine») в февральском номере 1970 года в обширной статье «Петрушка» описал события, связанные с постановкой Мясина, проиллюстрировав материал эскизами из нашего собрания и указав на наше участие в затее.
В сентябре 1969 года я вылетел в Милан по делам банка. Договорившись заранее с Николаем Александровичем, я зашёл в обширный кабинет в театре Ла Скала. Бенуа был занят новой постановкой «Петрушки». Меня это удивило, ибо с 1947 года балет «Петрушка» шёл в Ла Скала по эскизам А. Н. Бенуа. Николай Александрович пояснил, что за 22 года постановка устарела. На сезон 1970 года администрация театра решила заказать новую. Я спросил Ни
колая Александровича, что происходит в подобных случаях с устаревшей постановкой. Он ответил, что её выбрасывают. Тогда я спросил, не мог бы я купить у театра всю постановку, то есть костюмы и декорации. «Да», — с радостью ответил Бенуа. Мы сговорились на пяти тысячах, включая все расходы по доставке в Нью‑Йорк. Сделал это я, зная, что у Джоффри был грант на 20 тысяч долларов, из которых он вряд ли ещё успел истратить половину. Таким образом Ла Скала получила некоторую сумму за уже списанный материал, а Джоффри смог поставить балет, подкрасив миланские декорации, употребив часть костюмов, и уложиться в ассигнованный ему бюджет.
В день премьеры Джоффри прислал нам 36 белых роз с благодарственным письмом за то, что мы его выручили в трудном положении.
В 1942 году нью‑йоркская компания «Балет театр», где Мясин состоял одновременно балетмейстером и солистом, представила «Алеко» на музыку Чайковского в Мехико. Шагал поехал с компанией из Нью‑Йорка в Мексику и там заканчивал создание задников и декорации. Мясин танцевал Алеко, а английская балерина Алисия Маркова танцевала Земфиру. Английский танцовщик Энтони Тюдор выступал в роли старика‑отца Земфиры.
Переехав в Сан‑Франциско в 1974 году, мы продолжали встречаться с Мясиным, который переселился туда же. Через посредницу мне удалось договориться с ним и купить у него эскизы Шагала для Алеко с Земфирой и старика‑отца Земфиры. Это было приятнейшее приобретение, которое осуществилось благодаря нашему знакомству на репетиции «Петрушки» за несколько лет до этого.
Я рассказал историю постановки «Петрушки» и «Алеко» по той причине, что они показывают, сколь разнообразны и многотрудны пути приобретения произведений русской сценографии в коллекцию, как многое зависит от личных связей и знакомств, но прежде всего они объясняют мой интерес к творчеству Александра Бенуа, да и всей семьи Бенуа.
Никита Лобанов-Ростовский